УСКОЛЬЗАЮЩЕЕ БЫТИЕ
Если человек оказывается в терапевтическом кабинете, следовательно, в его бытии (жизни) что-то складывается не так. Происходит нечто, что его не устраивает, что он хочет изменить. Это могут быть состояния, подпадающие под разработанные классификации, выполненные, как правило, на основе симптоматических признаков.
В то же время в психоаналитически ориентированной психотерапевтической практике психолог периодически попадает в ситуацию ничегонепонимания», когда заготовленные схемы терапии не работают предлагаемые классификации не совпадают с реальной проблемой. В этом случае аналитик может пойти двумя путями.
Можно ограничиться «медицинской моделью», условно поместив пациента в пространство невротической, психотической, пограничной или нарциссической личности и, в соответствии с имеющимися у терапевта знаниями, а вернее, через их призму, взаимодействовать с пациентом.
Другой подход, когда это мучительное «непонимание» расценивается как состояние, через которое только и возможно заглянуть в неизведанный мир субъекта. Мир, который строится по своим законам, живет в соответствии с определенной ценностной шкалой, по своим понятиям добра и зла, который имеет свою «систему» времени и собственную организацию пространства, с уникальной формой взаимообмена – трансформации его из внутреннего во внешнее и наоборот. Именно в контексте такой модели взаимодействия мы предлагаем рассматривать терапевтический процесс, имеющий своей целью вернуть жизни содержание, бытию – сущность.
В рамках этой модели терапии аналитик опирается на концепты бессознательного, переноса, сопротивления и психологической структуры. Динамически все эти концепты связаны принципами «психического детерминизма», «причинности» и «сверхдетерминизма». Определим подробнее эти понятия.
Под «психическим детерминизмом» в психоанализе понимают зависимость сознательных процессов от бессознательного, вытесненного материала. «Причинность» подразумевает принцип, согласно которому «некие события можно объяснить как неизбежные следствия предшествующих событий, где последние являются причинами, а первые – результатами» [5, с. 139]. А «сверхдетерминизм» – это принцип функционирования психики, который заключает в себе более чем один уровень, или аспект, личности. «Психоанализ предполагает сохранение остатков желаний, относящихся к прошлому, как и то, что различные стадии развития слоями накладываются друг на друга, – все поведение рассматривается как сверхдетерминированное, т.е. позволяющее интерпретировать его как результат одновременной деятельности на различных (возрастных – С.С.) уровнях» [5, с. 40, 168].
Таким образом, исходя из перечисленных принципов, терапевт будет иметь дело с субъективной «реальностью» пациента, которая обусловлена его прошлой жизнью, цепочкой случайностей, событий и со-бытий как травм1, Реальностью, которая будет связана с такими емкими аллегориями, как материнский или отцовский перенос, вызывать ощущение общения с маленьким ребенком, несмотря на то, что в кабинете находится взрослый человек. Реальностью, как непрерывным процессом становления и изменения. Обозначая бытие как форму сущего, выражающуюся глаголом «есть», можно сказать, что все сущее никогда по настоящему не «есть» [7, с.204]. Другими словами, наша субъективность, выражающаяся, главным образом, через язык [7, с.201], никогда не реализуется полностью, всегда остается зазор между тем, как «есть» и как хотелось бы. Этот зазор будет формировать пространство пустоты, которое субъект стремится «обжить» в отношениях с миром2. «Обжить» не значит получить контроль. Как метко подметил В. Набоков в «Аде», то, что полностью контролируется, никогда не бывает реальным, а то, что реально – никогда не бывает вполне контролируемо. Этот процесс будет являться стимулом к развитию, познанию, постоянному процессу изменений, формированию фантазий. Способность воспринимать неизвестное, удивляться, проживать и интегрировать происходящее как череду «микрорасставаний», «микропотерь», «микросмертей» приводит к относительному принятию неизбежности смерти как одной из базовых жизненных задач [6, с.213].
Изменений, о которых здесь идет речь, нельзя избежать, они постоянно происходят во всех сферах человеческого бытия. Меняется наш возраст, внося коррективы в наши желания и наши возможности, изменение социальных ролей приводит к необходимости формирования новых форм самореализации, отношения в семье меняются независимо от наших желаний. Жизнь субъекта – это творческий процесс интеграции в своем субъективном «есть» всех этих перемен – «микросмертей». Что-то уходит, чтобы стать началом нового, незнакомого. В то же время, принимая этот процесс, мы формируем базовую предсказуемость этого мира, мы принимаем свою конечность, мы принимаем свою смерть. Только приняв ее, субъект не лишает свое сущее, свое «есть» бьггия, а его жизнь не превращается в непрерывный процесс образования форм без содержания. В противном случае субъект истолковывает только наиболее общее, бесконечное, создает фантазм абсолютного себя. Тогда бытие остается потаенным, появляется ощущение «бездомности», покинутости сущего бытием [7, с.206].
В терапевтическом кабинете описываемое мной явление выражается обычно как страх. Это страх без содержания, без причин, это витальный страх – страх жить. Этот страх делает несовместимым взаимопроникновение внутреннего» и «внешнего». Он лишает субъекта ощущения «я есть», присутствия, включенности в жизнь. Этот страх полностью исключает игру и Творчество как основы жизненного процесса, а на их место приходит безудержное желание тотального контроля и защиты от его невозможности, вторые реализуются в виде жестких непроницаемых границ или альтернативном воображаемой реальности мире фантазий. Так разыгрываете конфликт между желанием реализовывать свое «я есть» в разделенной реальности, при полном ее контроле, и невозможностью такового, формированием субъективного психологического пространства, где это возможно, и «иммиграцией» туда. А в разделенной реальности субъект начинает ощущать свою «бездомность», скуку, ложность и лживость своего «я есть», что экстраполируется на весь мир людей. Как это выразил один мой пациент: «…У меня ощущение, что я в этой жизни как телеграфный столб, который все обходят. Он есть, и все это знают, но отношения с ним специфические, нечеловеческие. Это мучительное ощущение, когда я отдельно, а жизнь отдельно…». Как обнаружилось через несколько лет терапии, жизнь (бытие) этого пациента действительно была изолирована от других, но зато – полностью подконтрольна. Об этом чуть ниже.
Субъективное напряжение от непредсказуемости мира преодолевается нарциссической регуляцией, стремлением к удовлетворению потребностей как стремлением вернуться к утраченному единству с миром, с телом матери, вместить мир в себя, обладать им и контролировать его, как часть себя. Эти процессы нашли свое отражение в двух мифах: об изгнании из рая и о Нарциссе.
Когда Адама изгнали из Рая, человечество обрело свою отдельность, свое «я есть», отличное или «со-бытийное» природе. С этих пор оно обречено на жизнь в постоянном стремлении нивелировать напряжение от расщепленности, развивая и усложняя пространство культуры, символическое промежуточное пространство, образованное «внутренним» и «внешним», и разделенное с другими. Это и есть процесс заполнения пустоты.
Миф о Нарциссе показывает нам провал в нарциссической регуляции, неспособность Нарцисса заполнить эту пустоту, перед которой он оказывается беспомощным. Она его поглощает, и Нарцисс возвращается в Рай – в мир природы, утрачивая человеческое «я есть». За счет психологической смерти он обретает столь желанное единство с окружающим миром, гармония восстановлена.
Это стремление хорошо знакомо в переживании влюбленности, которое Н.М. Карамзин в «Бедной Лизе» выразил словами: «…Исполнение всех желаний есть самое опасное искушение любви…», эта опасность потери; бытия – с ерть. Поэтому влюбленные всегда наряду с удовольствием испытывают мучения, которые облегчаются через стихотворные формы – пространство за рамками дискурса, когда семантика слов исчерпана и слова используются для «материализации» невыразимого субъективного через ритмические аудиоряды.
П. Кюглер, интерпретируя К .Г. Юнга, высказывает предположение, что внутренний и внешний миры сходятся в психических образах, давая человеку ощущение жизненной связи с обоими мирами. Именно в фантазии он видит мостик между непримиримыми требованиями субъекта и объекта [1, с, 93]. С этим сложно не согласиться, пространство психического воображаемого, мир фантазий – тот буфер, через который субъект снимает напряжение от неполноты своего бытия, от невозможности его выразить и реализовать в отношениях с другим, поместить в поле разделенности. Но, с другой стороны, .мир фантазий может являться и пространством, лишающим бытия, альтернативным бытием.
Бытие, форма самоактуализации, обусловленная компромиссом между частным и всеобщим, не вмещает в себя все сущее. Этот остаток «себя» сформирован элементами психики, которые не поддаются осмыслению или символизации, это «вещи в себе». Это осадки психического развития, которые в свое время не были трансформированы в символический регистр и не были включены в бытие. В.Р. Бион обозначил эти продукты психики как бета-элементы, и обозначил стремление субъекта к изгнанию их вовне через проективную идентификацию как примитивную форму коммуникации [8], X. Когут описывал эти отношения как селфобъектные.
Необходимо подчеркнуть, что эта трансформация могла происходить только в «свое время». 3. Фрейд обозначил неудачу этого процесса как фиксацию на этапах развития и вытеснение, образующее бессознательное, «Свое время» в данном контексте – это синтез стадии биологического развития, обусловливающего желания и потребности субъекта, и окружения, призванного их удовлетворять, что обеспечивает гармоничное развитие, образование психологических структур высокого уровня, включающих более примитивные образующие.
Подытоживая сказанное, наше бытие проявляется через символические ряды, главным образом через язык; через примитивный несимволизированный аспект, отношения «дополнительности» – проективную идентификацию и селфобъектные отношения; и через область воображаемого – мир фантазий. В зависимости от развития субъекта, соотношение этих аспектов, степень их выраженности будет варьироваться. Но среда, в которой субъект реализуется (культура) будет предлагать устойчивые варианты бытия, характерные именно для нее. Если особенности субъективных форм бытия будут вступать в конфликт со всеобщим, то область воображаемого, область фантазий будет аккумулировать в себе все больше сущего, обедняя бытие в мире. Чем более интенсивный характер будет принимать данный процесс, тем больше будет ускользать ощущение жизненности, обедняться эмоциональная включенность в мир, пропадать спонтанность и творчество, способность удивляться и принимать новое. «Жизненный рисунок» потеряет гибкость, на передний план выйдут паттерны неизменности и стабильности, озабоченность личностными границами, автоматизмы, навязчивые повторения, стремление к тотальному контролю. Нарциссическая регуляция примет патологический характер в виде формирования альтернативной, виртуальной реальности, в которой актуализация потребностей будет возможна в виде полностью контролируемых событий. Постоянное превратится в вечное.
Чем больше субъект будет «иммигрировать» в эту виртуальную реальность, тем больше будет актуализироваться конфликт «внутреннего» и «внешнего», конфликт, отражающий ускользание бытия, формы представленности в мире через область, сформированную из гомогенного, постоянно меняющегося пространства синтеза частного и всеобщего. Конфликт будет отражать расщепление «ложного» бытия в мире со стремлением к жестко сформированным непроницаемым границам, контролю и неизменности как гарантии предсказуемости и истинного бытия в «ложном», неизменном предсказуемом мире.
Приведу короткий клинический пример, подтверждающий сформулированные мной тезисы и заявленную в начале статьи проблему. Мужчина 35 лет, назовем его Ник, обратился в терапию по причине ощущения неустроенности в жизни, ипохондрических проявлений, одиночества, импотенции и сложностями в построении отношений.
Первые три года терапии пациент постоянно говорил, иногда обращаясь ко мне за интерпретациями или оценками приносимого им материала, в которых я ему отказывал. Мои интервенции зачастую сводились к коротким репликам, подтверждающим мое присутствие: «Я здесь». Он подробно рассказал свою биографию, обозначив и интерпретировав эдипальные переживания, много говорил о работе, одиночестве, политике, философии, психологии, медицине.
В контрпереносе я ловил себя на ощущениях, что слушаю его с интересом, иногда восхищаюсь его эрудицией, способностью к анализу происходящего и тяжестью его судьбы. И вместе с этим постоянно возникало ощущение ложности происходящего, прохождения по знакомому для него пути «игр ума», отсутствия чего-то личного, живого, не вписывающегося в известные схемы личностных классификаций и философских концепций. Пациент часто сам интерпретировал свои отношения ко мне, как к матери, отцу, бабушке. Интеллектуально это выглядело красиво, но ложно. Ник стабильно приходил на сессии два раза в неделю, редко опаздывал, исправно оплачивал сессии. За этот период он расстался с третьей женой. Других значимых, по его словам, изменений в его жизни не произошло. Но процесс терапии для него был тяжелым. Он вызывал много переживаний, которые не поддавались осмыслению, но приводили к легкой дереализации, снижению работоспособности, ипохондрическим проявлениям, даже с одним гипертоническим кризом, нарушениям сна, трудно переносимой усталости, особенно после сессий.
Анализируя происходящее в кабинете, я пришел к выводу, что пациент предлагал мне отношения, в которых он постоянно ощущал свое одиночество. Он не умел по-другому. Это отношения, лишенные бытия, отношения, где нет его «сущего», да и моего тоже. Абстрактные идеи в рамках философско-психологического дискурса оберегали его от «нашей встречи» как нового опыта, а раз нового, то неизвестного, а следовательно, не поддающегося контролю. Моя позиция «непрояснения» происходящего, была направлена на предоставление пространства для проявления или, скорее, обнаружения себя. По мере разворачивания этого процесса пациент стал ощущать зависимость от меня, которую пока было невозможно осмыслить. Это вызывало сопротивление, проявляющееся через болезненную симптоматику, с одной стороны, и все большую включенность в процесс – с другой.
Четвертый год терапии стал переломным. Ассоциации Ника становились все более эмоционально наполненными, некоторые воспоминания сопровождались сильными переживаниями. Произошла одна значительная перемена. Пациент рассказал мне, что перестал выяснять отношения со службами быта и общественным транспортом, но почувствовал, что с трудом сдерживает негативное отношение ко мне. Я проинтерпретировал это как недовольство моим невниманием к нему, которое в рамках наших отношений для него стало наиболее важно. Он это отрицал. А через три месяца ему приснился сон, где он просит меня заботиться о нем, но очень боится, что я приму это как приглашение к гомосексуальной связи.
А. О чем этот сон?
П. Мне кажется, это признание того, что Вы сказали давно, о моей потребности в какой-то заботе от Вас, страх этого желания…Это желание каких-то отношений, опыт поиска которых у меня есть только в сексе, а опыта переживания нет вообще…
А. Мне представляется важным, что мы с Вами можем говорить об этом страхе, страхе перед желанием, может быть, страхе жить?
П. (после молчания) Мне сложно понять, о чем Вы говорите. Почему-то захотелось сказать, что я еще не жил. Бред какой-то.
Это был переломный момент в терапии. Дальше с Ником начали происходить события, которые его сильно удивляли, тревожили, радовали, Меняли его жизнь, приводили в отчаянье, вызывали то ярость, то благодарность в мой адрес. Он периодически стал получать удовольствие от бытовых дел, начал замечать детали окружающего мира, например, увидел картину у меня на стене, архитектурные декоры, мою седину. Он часто говорил об ощущении, что он учится жить, что он как инопланетянин познает этот мир. Процесс терапии подошел к изучению планеты, на которой он жил до сих пор, изучения мира фантазий, Теперь это было легко делать, перенося полученный в кабинете опыт обретения своего бытия и опыт быть собой во внешний мир.
За новыми переживаниями в отношениях с терапевтом и фантазийным миром у Ника стали появляться новые знакомства с женщинами, о которых он рассказывал с упоением и интересом. Прояснилось, что его импотенция базировалась на сравнении доступного в сексе опыта и представления о себе как сексуальном партнере, сложившемся в период пубертата. Как он сам это определил: «это то, чего никогда не было, но что наложило запрет на любые «живые» отношения». Наконец в терапии появилась тема смерти.
П. Я боюсь говорить, я осознал что-то, что мне сложно переварить.
А. Может быть, мы сможем это сделать вместе?
П. Мы. Я всегда боялся этого слова, изо всех сил оборонял Я… Внутри чего-то не хватало, было ощущение, что если позволить появиться этому «Мы», тоо не будет меня. Странная дилемма, как будто мое было маленькое и пустое… это блокировало любые отношения, даже партнерство в бизнесе…
А. Так было на этой планете?
П. Да. (молчание) Я увидел страх, он еще есть, но иногда пропадает, и я понимаю, что мою жизнь украли. На той планете все известно, там могила.., а реальная смерть – здесь… Я ее так боялся, что перестал жить.., когда живешь понарошку, то и умирать будешь понарошку. Я вдруг понял, что интерес в жизни складывается от освоения новых пространств, новых людей, делания ошибок. Я стал получать удовольствие от раздвигания границ. Я свое «отбоялся »…
Этот пациент обратился в терапию, когда бытие ускользало, зазор между «ложным бытием» и «бытием в ложном» достиг такого уровня, когда нарциссическая регуляция перестала быть эффективной, а возрастной кризис обострил ощущение «бездомности». Однако прояснение детерминированности его проблем прошлым опытом, установление связей и взаимообусловленностей прошлого и настоящего еще впереди, терапия не закончена. До настоящего момента в кабинете происходили перемещения в пространстве субъективности без учета законов времени. Мы могли оперировать с прошлым, переживать отношения «20 лет назад», чувствовать, как близкие ему люди, переживать вместе с ним или за него травматические события, путешествовать на «планету ложного бытия», оказываться в пустоте между мирами, перемещаться в мире субъективности, как на машине времени.
Мы делали общее дело, но у каждого из нас были свои задачи. Ник приобретал опыт бытия, его «Я» обнаруживало свое «Себя», его сущее обретало дом – бытие. Аналитик принимал свою беспомощность от непонимания происходящего, пытался не вступать в сговор с «ложным Я», обеспечивал безопасное пространство для весьма небезопасного опыта Ника, пытался осмысливать происходящее и вовремя доносить его до пациента. Вовремя – это когда психологический потенциал пациента способен интегрировать интерпретацию происходящего и его связи с прошлым. В противном случае мы вместе с пациентом сформировали бы новое «ложное бытие» или, как пишет Д. Нилдман, ссылаясь на З. Фрейда, временную иллюзию свободы [3, с. 101].

1 Под событием понимается происходящее, которое могло и не происходить [4], но случилось и как альтернативное (со-бытие) изменило субъективность. События приводят к субъективным изменениям личности, меняя ее восприятие мира, себя в мире, отношение к себе, социальные роли и т.д., так как случаются на стыке внешнего и внутреннего миров, в переходном символическом пространстве, где и происходит человеческая жизнь. Событие становится травмой, когда психический аппарат субъекта реагирует на него формированием патологических символических рядов или симптомов. В данном контексте травма понимается как психическая травма, которая может не калькировать цепочку внешних событий и, как правило, иметь самостоятельное, субъективное значение для конкретного субъекта. Это событие, которое по тем или иным причинам не может быть ассимилировано в символические ряды и разделено в пространстве культуры или цивилизации.
2 Леви-Стросс разделил феномен, который Фрейд обозначил как «бессознательное», на «подсознание» и «бессознательное». Подсознание – это психические содержания, воспоминания и имаго индивидуальной жизни. Бессознательное – пустое, сводимое к ожиданию, что в него будут встраиваться определенные структуры (2, с. 51-92).

Литература
1. Жюльен, Ф. О «времени». Элементы философии «жить» / Ф. Жюльен. – М: Прогресс – Традиция, 2005.
2. Кюглер, П. Алхимия дискурса. Образ, звук и психическое / П. Кюглер. – М.: ПЭР СЭ, 2005.
3. Нидлман, Д. С критическим введением в экзистенциональный психоанализ Людвига Бинсвангера /Д. Нидлман // Бытие в мире. Введение в экзистенциональную психиатрию. – М: КСП +; СПб.: Ювента, 1999. – С. 17 – 127.
4. Пригожин, И. Порядок из хаоса / И. Пригожин, И. Стенгерс. – М.: Прогресс, 1986.
5. Райкрофт, Ч. Критический словарь психоанализа / Ч. Райкрофт. – СПб.: ВЕИП, 1995.
6. Сафрански, Р. Хайдеггер / Р. Сафрански. – М.: Молодая гвардия, 2005.
7. Хайдеггер М. Время и бытие / М. Хайдеггер. – М.: Республика, 1993.
8. Bion,W. R. Second Thoughts / W. R. Bion // New York: Aranson – 1967.