ИНТЕРПРЕТАЦИЯ – ФОРМА ТЕРАПЕВТИЧЕСКОЙ КОММУНИКАЦИИ
В данной статье я бы хотел на основе построения клинической интерпретации рассмотреть некоторые особенности терапевтического процесса.
Интерпретация – это основной инструментарий психоаналитически ориентированного психолога или психоаналитика для достижения терапевтической задачи. В тоже время, это сложнейший процесс, обусловленный целым рядом факторов, который может, как направить терапевтический процесс, так и завести его в тупик.
Бибринг в своей программной статье писал: «… интерпретация направлена исключительно на бессознательный материал: на бессознательные защитные операции (мотивы и механизмы защит), на бессознательные инстинктивные тенденции, на скрытые значения поведенческих паттернов пациента, на их бессознательные связи и т.д. Другими словами, по контрасту с прояснением, интерпретация по своей природе как бы выходит за рамки клинических данных или нарушает границы феноменологически-описательного уровня. Базируясь на этих данных, аналитик пытается «угадать» и сообщить пациенту в форме гипотетической конструкции или реконструкции те процессы, которые ответственны за определенное его манифестное поведение. Вообще говоря, интерпретация не является простым единичным актом, она представляет собой длительный процесс…» (10).
Что же именно должен «угадывать» аналитик и должен ли он вообще это делать? Настолько ли универсально бессознательное каждого из нас, что мы берем на себя смелость реконструировать бессознательное пациента? Какую роль в процессе интерпретации играет бессознательное аналитика? Какую при этом он преследует цель? Давайте попробуем поразмышлять над этими вопросами.
Я не стремлюсь прийти к каким-то однозначным ответам или выработать жесткие рекомендации. Я просто хочу поделиться своим опытом осмысления психоаналитической парадигмы через процесс построения интерпретации в рамках терапевтического процесса, в том числе, на основе собственного клинического материала.
В классическом психоанализе под термином интерпретация понимается: «основной вид деятельности психоаналитика во время лечения, процесс, в ходе которого аналитик словами выражает то, что он понял в психической жизни пациента….», и «эти знания должны способствовать расширению знаний пациента о самом себе» (3, с. 86).
Трактовка и содержание этого понятия менялись с развитием психоаналитической мысли. Первоначально, Фрейд, избегая прямой суггестии, использовал свои комментарии для облегчения возможности пациента высказаться, с целью возвращения, вспоминания каких-то важных событий из прошлого. К 1897 году Фрейд отказывается от травматической модели и сосредотачивает основное внимание на символических репрезентациях, главным образом представленных в сновидениях (5, с. 132-133). На этом этапе понятие интерпретации связывается с восстановлением латентного содержания сновидения.
В своих более поздних работах, разрабатывая основы техники психоанализа и принципы структурной модели психики, Фрейд меняет свое представление о процессе интерпретации и форме ее подачи. Основным объектом интерпретации становятся, наряду со сновидениями, свободные ассоциации, а целью – донесение скрытого смысла материала, полученного от пациента. Фрейд предлагает откладывать процесс интерпретации до тех пор, «пока пациент сам… приблизится к вытесненному, и под руководством предлагаемого Вами толкования, ему остается сделать всего лишь несколько шагов» (8).
В 1937 году Фрейд вводит понятие «конструкции»1. Теперь он понимает интерпретацию как вскрытие смысла единичного акта терапевтического взаимодействия – ассоциации, оговорки и т.д., а под «конструкцией» – работу по восстановлению истории жизни пациента (7).
В том же году появляется работа Фрейда «Анализ конечный и бесконечный», в которой он развивает изложенные более десяти лет назад рассуждения о невозможности и нецелесообразности анализа скрытых, не включенных в орбиту функционирования личности конфликтов. Кроме конкретных рекомендаций по технике терапии, в своем исследовании основатель психоанализа устанавливает реальные границы всемогуществу и перфекционизму аналитика (6). Эта сентенция Фрейда дала толчок развитию структуры интерпретации «от поверхности вглубь», которая в дальнейшем получила название «ступенчатой» или последовательной интерпретации. Позже мы остановимся на этом моменте подробнее.
В дальнейшем, развивая идеи психоанализа и психоаналитической терапии, к определению концепции интерпретации обращались многие психоаналитики2. Фокус их внимания, в первую очередь, был сосредоточен на формулировке понятия интерпретации, с точки зрения «что и в какой форме» интерпретирует аналитик. Были выделены различные типы интерпретаций: генетическая; реконструкция (как форма или часть процесса интерпретации); динамическая (как прояснение конфликтующих психических структур); интерпретация переноса; анагогическая, раскрывающая смысл аллегорического материала (5). Причем, все эти виды интерпретации являются не отдельными элементами, а синтетическими составляющими единого процесса взаимодействия, который, собственно, и называется интерпретацией.
Сегодня для большинства исследователей термин интерпретация означает все виды вербального и невербального воздействия на пациента, и даже принято считать, что никакое определение интерпретации не может быть достаточно полным (5, с.135-137).
Учитывая такую размытость понятия, а также противоречия между различными исследователями, в сообщении я попытаюсь сделать акцент на функциональном аспекте интерпретации.
Толковый словарь Ожегова дает такое определение: «Интерпретировать – это раскрывать смысл, содержание чего-либо». Поэтому, не противореча обобщениям развития концепции, сделанных Сандлером, а также, не претендуя на исчерпывающее определение, в данном исследовании под клиническим понятием интерпретации будут пониматься любые действия аналитика как формы коммуникации. Результатом этой коммуникации должно являться: разрешение внутрипсихических конфликтов; формирование и упрочнение устойчивого ощущения «Я есть»3; углубление самопознания в перспективе «Я как субъект» и «Я как объект среди других объектов», «какой Я есть»; разрешение вопросов идентичности.
Рассматривая интерпретацию как форму коммуникации, я хотел бы еще раз подчеркнуть, что все, что происходит в терапевтическом кабинете, является составной частью этого процесса и подчинено терапевтической задаче помощи пациенту.
Обратимся к клиническому примеру.
Описание представленного ниже случая не будет включать весь ход терапии, проводимой мной в течение 3,5 лет.
Мы остановимся только на одном ее аспекте, связанном непосредственно с процессом интерпретации, занимающим основное содержание второго года терапии.
Пациент 30 лет, вырос в благополучной семье, с социально успешными и активными родителями. У него три младших брата, все они «погодки». По словам пациента, он всегда выделялся родителями как старший среди братьев, и являлся ответственным за все, что происходило с детьми. К нему предъявлялись повышенные требования, по сравнению с остальными, и уделялось несколько меньше внимания и ласки, чем другим детям.
Пациент имеет высшее образование, хорошую работу, у него много друзей. Он не женат, живет отдельно от родителей.
В терапию он обратился с желанием разрешить проблемы, которые его преследовали на протяжении многих лет: выраженными депрессивными переживаниями, апатией, склонностью к алкоголю, промискуитетным поведением и суицидальными мыслями.
В первый год терапии сложился идеализированный перенос. Пациент, лежа на кушетке, свободно ассоциировал, встречаясь со мной два раза в неделю, он не пропускал ни одной сессии, его состояние несколько стабилизировалось, но основная заявленная проблематика оставалась прежней.
С первых дней терапии я заметил одну особенность – пациент всегда опаздывал. Эти опоздания не превышали 5-6 минут, но были стабильны. В течение года я начинал наши встречи, указывая ему на эти опоздания в манифестной форме: «Вас что-то сегодня заставило опоздать на 3 минуты». После этой фразы я больше ничего не произносил, а пациент, помолчав несколько минут, начинал о чем-либо рассказывать.
Так продолжалось более года и этот процесс можно назвать первым этапом интерпретации, в ходе которого мы с пациентом «скользили» по поверхности его психологической реальности. Конечно, эти опоздания были формой сопротивления. Но аналитик здесь предпочел ограничиться указанием пациенту на этот процесс, не стремясь его «проработать», ожидая момента, пока пациент сам сможет осознать не случайность происходящего, понять смысл взаимодействия между нами.
Однажды он пришел и в ответ на мою, уже ставшую привычной фразу, рассмеялся и сказал: «Вы каждый раз, как попугай! Да, я всегда и везде опаздываю, ну и что?».
Так начался второй этап в процессе интерпретации. Пациент увидел закономерность, стереотипность своего поведения и получил возможность осознать его защитный смысл.
А.: «Вам кажется, что это не случайность, может быть, тогда эти опоздания имеют какой-то психологический смысл?»
П.: «Я не знаю!»
А.: «Можете ли Вы рассказать мне обо всех случаях, когда вы куда-то опаздывали, даже если они кажутся совсем безобидными и незначительными?»
Далее пациент в течение нескольких сессий рассказывает о своих опозданиях, а я понимаю, что это происходит действительно повсеместно и задаю ему вопрос:
А.: «А может, были события в Вашей жизни, куда Вы не опаздывали?»
После продолжительного молчания он вспоминает эпизод из своей жизни, который произошел в подростковый период. Пациент был приглашен на День рождения и пришел на него во время. Гостей еще не было, а хозяева накрывали на стол. В течение целого часа никто не приходил, а он чувствовал себя мешающим и ненужным. В ходе дальнейшего вечера он мучительно пытался справиться с этими переживаниями при помощи алкоголя, но вечер был окончательно испорчен.
Здесь наступил третий этап интерпретации. Пациент осознал, от какого аффекта он защищается при помощи такого стереотипа поведения. После этого его депрессивное состояние усилилось, и несколько сессий он не возвращался к этой теме. Однако, опоздания на сессии прекратились. Когда он сам в очередной раз заговорил об опозданиях, я обратил его внимание на то, что он перестал опаздывать на сессии.
П.: «Я это начал отслеживать»
А.: «Вы мне рассказали о переживании, от которого Вы защищались при помощи опозданий. В отношениях со мной это тоже было необходимо делать?»
П.: «Да, во всех отношениях… Представляете, я прихожу, а Вы курите или кофе пьете… И все это моментально появится…»
Это следующий, четвертый этап. Аффект, от которого защищается пациент, становится привязанным к отношениям в кабинете – к переносу. Далее, в ходе нескольких встреч основной темой обсуждения между нами являлись его опасения, которые он переживал в наших отношениях: что он может стать «обузой», его приходы будут меня тяготить, что никому его проблемы не нужны и в результате я откажусь от общения с ним. Легче ему уйти самому, как он уже неоднократно это делал. Депрессивный фон усиливался.
Спустя месяц или чуть более, находясь в сильном депрессивном состоянии, пациент начал рассказывать, как он переосмысливает все имеющиеся у него отношения через призму тех усилий, которые ему приходится затрачивать на то, что бы подтверждать свою «нужность». Наступил следующий этап, пятый – проработка. Я бы даже условно обозначил его как первый уровень проработки, когда пациент переосмысляет практически все отношения в своей реальной жизни, свое поведение, осознает преследующий его аффект, от которого постоянно приходилось защищаться. Но пока это касалось только его настоящей жизни.
Постепенно, анализ отношений начал расширяться не только в «горизонтальном», но и в «вертикальном» срезе. У пациента стали появляться воспоминания о построении отношений по одному и тому же принципу: «Я для вас…, чтобы вы со мной; я от вас, чтобы вы не бросили меня; я от вас, чтобы вы не узнали какой я, так как после этого общаться со мной не захотите, я буду в обузу…».
На одной из сессий пациент вспоминает событие, которое с ним произошло, когда он был совсем маленький. В доме был праздник. Детей уложили спать, а его, как старшего, оставили еще поиграть и забыли про него. Он ушел со двора дачи и сел где-то в парке, долго сидел и плакал. Когда про него вспомнили, была уже ночь. Пациент вспомнил массу нюансов в отношениях с родителями, когда его «заставляли» заслуживать любовь к себе. Это был шестой этап интерпретации, в котором причина постоянных опозданий была осмыслена с генетической стороны. После этого инсайта пациент впадает в глубокое депрессивное состояние, у него поднимается волна ненависти к родителям и он временно прерывает всякие отношения с ними. Он также разрывает большинство отношений в его реальной жизни и уходит в полную изоляцию. У него возобновляются навязчивые суицидальные мысли, появляется дезинтеграционная тревога. Он в очередной раз начинает переосмысливать свою жизнь, через призму опыта репереживания, полученного в кабинете. Это седьмой этап процесса интерпретации, вновь связанный с проработкой, но достаточно глубинной.
В ходе этого этапа пациент создает новую редакцию своей жизни, практически полностью меняется его внутрипсихическое восприятие себя, внешнего мира и себя в этом мире. Сильное депрессивное состояние, которое он переживает, прерванные связи в реальной жизни, делают для него процесс анализа особенно значимым. Терапия для пациента становится той «соломинкой», которая поддерживает его в этом мире. С терапевтом устанавливаются «новые отношения», во многом выходящие за рамки трансферентного влияния. Постепенно, в лице терапевта пациент приобретает «новый объект» в терминологии Левальда, с которым можно переживать широкую палитру чувств, проявления истинной Самости и при этом сохранять отношения. Наступил восьмой этап процесса интерпретации.
За ним следует последний девятый этап – экстраполяция полученного опыта, пока только в кабинете, в реальную жизнь, принятие родителей в их новой психологической редакции, построение новых, свободных от инфантильных проблем, отношений в социуме. Именно на этом этапе терапевтического процесса у пациентов появляются хобби, новые увлечения, новые друзья. Продолжительность этого этапа обусловлена тем, что за 30 лет жизни у пациента сложились отношения, которые для него стали дороги, и ему требуется достаточное количество времени, чтобы их сохранить, «не потеряв себя». Во многом это зависит не только от самого пациента, но и от ригидности среды, которая его окружает. Он стал другим, он видит мир по-другому и необходимо время, что бы он смог принять этот мир, а мир его.
Основная цель описания этого случая – показать стратегическое направление развития терапии, в которой сквозной нитью проходит процесс интерпретации. Как только пациент переступил порог кабинета, начался процесс коммуникации с терапевтом, начался процесс анализа, процесс интерпретации. Когда терапевт отреагировал на любую форму поведения, высказывание пациента – начался сложный, многоступенчатый процесс интерпретации.
В описываемом случае, терапевт так выстроил коммуникацию, что все объяснительные конструкции исходили от пациента. Аналитик, используя возможности сеттинга, оптимальной фрустрации, нейтральности, работы с контрпереносом и переносом, вопросов как формы коммуникации и составляющих процесса интерпретации, создает ситуацию, при которой смысл происходящего становится очевидным для пациента и ему остается только вербализировать его. Взаимодействие построено не на манипулятивной основе донесения до пациента некого смысла «как есть» и «как надо», а таким образом, что внутрипсихическая реальность пациента разворачивается в отношениях с терапевтом, в символическом, переходном пространстве, она становится доступной для проработки и очевидной для пациента.
В этой связи, я позволю себе не согласиться с предположением о роли аналитика, исходящем из обзора определений интерпретации. Именно аналитик, как хранитель знаний, должен донести до пациента содержание и смысл проявления его бессознательного. Процитируем еще раз: «…Психоаналитические интерпретации – это сообщения пациенту, которые делает аналитик, и в которых он придает сну, симптому или цепочке свободных ассоциаций какое-либо значение…» (3, с. 60). Напрашивается вопрос – а почему значение, а не проекцию? Проекцию своих проблем, своих знаний, своей системы ценностей? Хотя, справедливости ради стоит сказать, что возможно, в некоторых случаях, это и уместно, о чем я писал ранее.
Приведенное выше определение не только сужает понятие интерпретации до формальных разовых акций, возникающих в какой- то момент в ходе терапии. Оно также не отражает и роль аналитика в этом процессе, которая никак не может сводиться к высказыванию готовых истин в виде «сообщений». Важнейшей задачей, на мой взгляд, является создание терапевтом таких условий коммуникации в безопасном пространстве кабинета, когда пациент сможет самостоятельно подойти к осознанию закономерностей происходящего с ним. Говоря о таком подходе уместно отметить его гуманистический, щадящий характер.
Некоторые исследования по современному психоанализу сосредотачивают фокус внимания терапевта на формулировке вопросов, которые должны стимулировать пациента к самопознанию. Отечественная научная литература также обращается к этой теме. Профессор Решетников предложил подход, пересматривающий интерпретативную роль аналитика, в котором основной акцент делается на технике «открытого» вопроса, стимулирующего пациента к самоисследованию и самопониманию (4). Трудно с этим не согласиться. Однако, как мне представляется, стратегия вопросов имеет более широкий диапазон для исследования, нежели только в русле предлагаемого пациентом содержания.
Теоретическая позиция, обозначенная автором в данной статье, базируется на постулатах классического психоанализа и отражает влияние школы «Современного психоанализа» доктора Спотница, где основное внимание уделено работе с сопротивлением используя большой арсенал вопросов. Используя эти идеи, профессор Решетников высказывает, и подкрепляет его терапевтическим случаем, предположение о возможности изменения терапевтической процедуры, техники психоаналитической терапии, при сохранении базовых принципов сформулированных Фрейдом.
Автор, переосмысляя концепцию «свободных ассоциаций», основного правила психоаналитической терапии, предлагает достаточно активную позицию психотерапевта, в которой он руководствуется тремя основными положениями, определяющими весь терапевтический процесс. Эти положения следующие:
– не стимулировать ничего, кроме материала пациента;
– процедура психоаналитической терапии не обучает, а исследует, побуждая пациента к интроспекции, и вырабатывает у него способность не только понимать свой внутренний мир, но и через это быть способным разделить его с кем-то;
– психотерапевт следует за пациентом, который сам определяет скорость осознания, изменений и интеграции продуцируемого материала (4).
Позиция очень взвешена и терапевтична, в трех положениях охвачены основные стратегические задачи построения процесса терапии. Однако, я позволю себе несколько развить каждое из предлагаемых положений, т.к. они наполняют, являются содержанием описанных выше стадий интерпретации.
Положение первое, предписывает не стимулировать ничего, кроме продуцируемого пациентом материала, иными словами «идти за пациентом». Это бесспорно, непререкаемая позиция, но мне представляется, что задача несколько сложнее. В любом дискурсе, который нам предлагает пациент есть несколько уровней или вернее перспектив, которые определяют основное, в данный момент, содержание предлагаемой коммуникации, и ее смысл.
Например: пациент говорит: «…мне Вам сегодня нечего сказать, и вообще сегодня не хотелось к Вам приходить…». Эта фраза может нести несколько содержаний и посланий, адресованных аналитику. Психотерапевт может принять смысл сказанного и среагировать только на содержание сказанного. Этот дискурс, содержание произнесенной фразы, можно исследовать с позиции «что сказал пациент». Тогда в поле внимания аналитика оказывается только содержательная часть материала. Эта перспектива, бесспорно, заслуживает внимания и достойна быть исследованной, но она не единственная. Назовем ее условно «Что».
Фраза в данный момент могла появиться главным образом, как доступная форма передачи некоего эмоционального, аффективного состояния, которое переживает пациент. Я могу пофантазировать и предположить, что таковыми могли являться: обида на терапевта за прошлую встречу; злость; реальные события жизни, которые сейчас полностью захватили эмоциональный мир и т. д. Все это может остаться за кадром внимания терапевта, если исследоваться будет только содержание сказанного. А речь может идти, об эмоциональном фоне, который она, фраза, пытается передать через предлагаемый дискурс, передать или разделить с терапевтом. При исследовании высказанной сентенции в предлагаемой перспективе речь идет об эмпатическом взаимодействии аналитика и пациента. Условно такой ракурс видения коммуникации можно обозначить «Почему»: почему сейчас Вы это сказали, что во внутреннем мире вызвало к жизни ту или иную сентенцию.
Та же самая фраза может выражать, главным образом, и коммуникативную составляющую. Главной целью ее донесения до терапевта может являться получение необходимой ответной реакции со стороны аналитика. Например: поддержку; подтверждение, того, что здесь его ждут; услышать голос аналитика как фактора обеспечивающего безопасное пространство, вовлечение аналитика в «поле игры» бессознательной фантазии и т.д. Условно такую перспективу исследования можно обозначить «Зачем». Этот аспект исследования будет обращен, главным образом, на инфантильные потребности пациента, отыгрываемые в терапевтических отношениях, другими словами на исследование переносной реакции в ситуации «здесь и сейчас».
Бесспорно, в реалии любой коммуникации все три предлагаемые перспективы: «что», «почему» и «зачем», присутствуют всегда. Однако, какая-то из них всегда будет являться «фигурой», что и будет являться собственным материалом пациента, а какие-то «фоном». И тогда встает серьезный вопрос, что видит терапевт, что он будет стимулировать? Как отделить контрпереносные реакции?
От адекватности отклика с точки зрения терапевтических задач будет зависеть глубина взаимодействия и способность понимания того, что происходит в кабинете, иными словами, именно это будет определять основные предусловия успешного исхода психоаналитической терапии.
Очертив сложное поле терапевтического взаимодействия, можно сказать, что предложение автора стимулировать собственный материал пациента, задача сложная, делающая процесс терапии искусством, не укладывающимся в простые рамки схем.
Вторая рекомендация автора статьи призывает аналитика занимать позицию равноправного партнера, исследующего психические процессы пациента, стимулируя его к интроспекции и интерпретации вскрывающегося материала. Эта сентенция представляется мне более чем актуальной и важной, что я уже показал в рассуждениях об интерпретации выше. Призывая аналитика не занимать позицию «знающего лучше», по мнению автора, это должно являться «условием для личностного роста и установления контакта пациента с собственным бессознательным».
Предлагаемый принцип, тесно связан с первым, который мы обсуждали выше. Способность аналитика следовать и адекватно реагировать на предоставляемый пациентом материал, здесь так же является ключевым. Мы можем не предлагать содержательных интерпретаций, но построение вопросов может, не явно, определять канву исследования, превращая ее в колею, по которой будет двигаться исследование пациента. На мой взгляд, искусство аналитика здесь будет заключаться в создании условий, при помощи вопросов или иным путем, в которых пациент будет способен выразить травматический материал в виде дискурса или при помощи метафор.
Такой подход отличается от предложенного Левенстейном, где в описываемом им схематичном варианте процесса интерпретации, пятой ее ступенью предполагается вскрыть «…реакции и тенденции…, которые мы объединяем под общим названием «эдипов комплекс» (2, с. 149). Здесь трудно удержаться от цитаты из У. Эко: «…В итоге всякое исследование будет считаться истинным и плодотворным в той мере, в какой оно нам сообщит то, что мы уже знали. Самое поразительное открытие, которое мы совершим.., будет заключаться в том, что у царя Эдипа эдипов комплекс; ну а если при прочтении обнаружится еще что-то, то это окажется чем-то лишним, привеском, непрожеванной мякотью плода, не дающей добраться до косточки «первичной детерминации» (9, с.427).
Наряду с универсальными аспектами бессознательного нельзя игнорировать уникальность каждого отдельного человека. Приведу короткий клинический пример в подтверждение важности данного положения. Одному моему пациенту в течение трех лет терапии снились сны, где фигурировала железная дорога в той или иной презентации (вагоны, станции, поезда, рельсы и т.д.), таких снов было более 30. Супервизируя данный случай, я постоянно обращал на это внимание и супервизоры, в том числе и иностранные учителя, предлагали символическое толкование этих снов, как правило, эдипального характера. Некоторые идеи я транслировал в терапии, пациент их принимал, но ничего не происходило, сны продолжали сниться, симптоматика не проходила. На одной из сессий в сильном регрессивном состоянии пациент вспомнил один детский эпизод, как он считал, относящийся к возрасту 3-4 лет. Он, со старшими товарищами, играл около железнодорожного полотна, там они нашли труп младенца и принесли его во двор. Это воспоминание перевернуло всю дальнейшую терапию. В течение почти полугода пациент вспоминал сновидения, которые ему снились с железнодорожной символикой, и интерпретировал их через призму данного воспоминания, это были другие интерпретации, нежели предлагал ему я. В результате его интерпретаций были совершенно иначе переосмыслены отношения в терапии, отношения с матерью и другими близкими людьми, без преувеличения можно сказать, что прошлая жизнь получила другую психологическую редакцию. Один мой супервизор сказал мне: «может быть, это было замещающее, покрывающее воспоминание?» Может быть, но важно ли это? Через это воспоминание-метафору, пациент выразил очень ранние эмоционально-аффективные травматические переживания, возможно лежащие на довербальном уровне. И главное, он смог это сделать в той форме, которая наиболее конгруэнтна его бессознательному4.
Этот аспект процесса интерпретации подчеркивал Балинт, когда критиковал последовательные интерпретации с «универсальным» символическим рядом, предлагаемые школой М. Кляйн (1, с. 141-147).
Последний пункт теоретической основы предлагаемой терапевтической модели профессора Решетникова, постулирует двигаться в терапии с той скоростью, которая возможна и приемлема для пациента. Выделение этого аспекта очень важно и, как мне представляется, иногда ему уделяется не достаточное внимание.
Любые изменения в пациенте должны происходить сообразно его способности интегрировать происходящее, но кроме его личных особенностей (оставим их за скобками, так как при непосредственном общении аналитик способен их оценить), на мой взгляд, нельзя не принимать в расчет особенности среды, в которой пациент находится в обычной жизни. Изменение защитных структур, функций адаптации, стереотипов построения отношений и презентации себя в них, влекут за собой ответную реакцию «среды обитания» пациента. Если эта среда оказывается достаточно ригидной, сопротивление в терапии становится сильным. Это сопротивление анализу может отражать опасение пациента по поводу разрушения его реальной жизни, потери дорогих, близких для него людей. Этим сопротивлением он может регулировать интенсивность своих изменений.
Резюме
Подведем некоторые итоги: при описании случая я выделил девять этапов процесса интерпретации:
1. Поверхность.
2. Защитный механизм – сопротивление.
3. Аффект.
4. Аффект, привязанный к переносу.
5. Проработка в «горизонтальном» срезе.
6. Генетический аспект.
7. Проработка.
8. Аналитик становится «новым объектом».
9. Ассимиляция полученного опыта.
Используя и развивая идеи, высказанные профессором Решетниковым, в данной статье была предложена модель исследования, и терапевтическая коммуникация как форма интерпретации с позиции трех перспектив:
«Что» – что сказал пациент — содержание сказанного и его исследование;
«Почему» – почему он это сказал – мы обращаемся к эмоциональному состоянию пациента, к тем чувствам, переживаниям, аффектам, которые стоят за той или иной сентенцией или действием, к области эмпатического взаимодействия;
и, наконец, «Зачем» – зачем он это сказал – исследование межличностной коммуникации, которую нам предлагает пациент, реакции, которую он от нас ожидает, исследование переносно-контрпереносных отношений здесь и сейчас.
Бесспорно, выделенные этапы в процессе интерпретации не являются схемой, по которой может развиваться каждая терапия. Они являются некими реперными точками, позволяющими ориентироваться в происходящем.

Литература:
1. Балинт М. Базисный дефект. Терапевтические аспекты регрессии. – М.,2002.
2. Левенстейн P.M. Проблема интерпретации.// Антология современного психоанализа. – М., 2000. – С. 147–157.
3. Райкрофт Ч. Критический словарь психоанализа. – СПб., 1995.
4. Решетников М.М. Психоанализ – без интерпретаций?// Вестник психоанализа. – № 1–2002. – С. 112-125.
5. Сандлер Д., Дэр К., Холдер А. Пациент и психоаналитик. – М., 1995.
6. Фрейд 3. Конечный и бесконечный анализ // «Конечный и бесконечный анализ» Зигмунда Фрейда. – М.Д998. – С. 15–60.
7. Фрейд 3. Конструкции в анализе// Фрейд 3. Интерес к психоанализу. Ростов на Дону, 1998. – С. 157–177.
8. Фрейд 3. Проблемы дилетантского анализа// Фрейд 3. Интерес к психоанализу// Ростов на Дону, 1998. – С. 43–144.
9. Эко У. Отсутствующая структура. – СПб., 2004.
10. Bibring, Е. Psychoanalysis and the dynamic psychotherapies// JAPA, 2, 1954. – pp. 745–770.
1 Сегодня чаще употребляется – «реконструкция».
2 Феничел, А. Фрейд, Гринсон, Хартман, Крис, Левенстейн, Розенфельд, Кохут, Столороу, Левальд и т. д. (см. обзор Сандлер с.131-146).
3 То, что Кохут называл связанность самости.
4 После этого воспоминания симптомокомплексы у пациента прошли. Я имею возможность наблюдать пациента в постаналитический период. Сейчас прошло четыре года после окончания терапии, рецидивов не было.